— Нет судьбы почетней, чем умереть за свою землю и свою женщину!

И с этими словами умер Фиаха.

Испустили тогда оба брата горестный крик, будто чайки над гибнущим кораблем, и с удвоенной силой принялись рубить врагов. Но тут сломался меч в руке Фианы, и поразил его шигунь в сочленение доспеха. Зашатался Фиана и рухнул на землю, как подрубленное дерево. Закричал Фиахна, как раненый зверь, отбросил щит свой в сторону, подобрал с земли меч и принялся рубиться двумя руками, стоя спиной к спине с Ашурран. Так они сражались, пока не подошло подкрепление, и много раз были ранены оба, с ног до головы покрывшись своей и чужой кровью.

Когда закончился бой, упал Фиахна на колени над телами своих братьев. Ни слезинки не выкатилось из глаз его, но сердце плакало кровавыми слезами.

— Исполнилось пророчество, — сказал он. — Мои братья мертвы, и мне не дожить до рассвета, слишком тяжелы мои раны. Прощай, Ашурран, и знай, что я ни о чем не жалею, только о том, что отстал от моих любимых братьев на этом славном пути.

И с этими словами он вырвал из груди наконечник стрелы и пал бездыханным рядом с телами братьев. Глаза его навеки закрылись.

Так погибли Фиаха, Фиана и Фиахна из Киарана.

Ашурран насыпала на могиле братьев высокий курган и по аррианскому обычаю похоронила с ними оружие, коней и собак. Три месяца и три дня они были вместе, и втрое дольше оплакивала их Ашурран, не сходясь ни с женщиной, ни с мужчиной.

23. История Матолви по прозвищу Бычий Рог

Жарко приходилось войскам киаранского князя. Варвары с гор напирали нескончаемой лавиной, и на место каждого убитого десять новых вставали. Княжеское войско таяло, будто ледник под холодным горным солнцем, по капле, но неуклонно. Взамен убитых сотников и тысяцких стали даже женщин ставить, чего никогда раньше не бывало. Дрались они с врагом остервенело, защищая свою землю не хуже мужчин, и среди воинов снискали уважение. Превыше всего прославилась твердой рукой Ашурран, ненавистью пылавшая после гибели трех своих возлюбленных.

Между тем война затягивалась, и конца ей не было видно. Тогда король Юнана прислал в княжество Киаран своего военачальника с большим войском.

Военачальник короля Матолви Бычий Рог был мужчина рослый, с могучими ногами и руками, грудью, как осадный щит, и голосом зычным, как звук боевого рога. Одни говорили, что именно потому получил он свое прозвище. Другие возражали, что зовется он так, потому что всегда носит с собой огромный бычий рог, окованный серебром, однако не для того чтобы трубить в него во время битвы. "На это и моего собственного голоса хватит!" — хвалился он. В рог он требовал на пирах налить доверху пенного эля или хмельного вина и осушал, не отрываясь. Иные же говорили, что прозвище дано ему потому, что он голыми руками мог вырвать рог у быка. Рассказывали, что десяти лет от роду был он хилым и болезненным ребенком. Тогда взял Матолви новорожденного бычка и занес его на высокую сторожевую башню, на сто пятнадцать ступенек. И стал так поступать каждый день, а иногда и дважды в день. Поначалу тяжело ему приходилось. Но бычок рос, и вместе с ним росла сила Матолви. И в пятнадцать лет он играючи брал на плечи рослого быка и заносил на башню. Вот каков был военачальник короля Матолви Бычий Рог!

Был он славен не только телесной силой, но и силой ума, и силой воинского духа. Не одну битву выиграл он для своего короля; среди прочего знаменит он был тем, что покорил племена белгов и тарнов, населяющих остров Белг, и собрал с них огромную дань золотом, серебром, оружием и мехами. Так он пришелся по сердцу воинственным племенам Белга, превыше всего ценящим доблесть да удальство, что не держали они на него зла за поражение, охотно пировали с ним и охотились.

Прибыв в Киаран, устроил он смотр княжеским войскам. Проезжая мимо строя, приметил он Ашурран в алом плаще тысяцкого и сказал так:

— Видно, совсем плохи дела в Киаране, если уж девиц в войско набирают. Откуда у тебя красный плащ, милая, или с любовником в темноте обменялась ненароком?

— Был он раньше белым, да кровью врагов окрасился, — не моргнув глазом, отвечала Ашурран.

А надо сказать, что белые плащи тогда только военачальники да князья носили.

Усмехнулся Матолви при виде такой дерзости и подъехал поближе.

— За какие заслуги пожаловали тебе звание тысяцкого? — спросил он уже более приветливо. — Не за то ли, что в одиночку удержала Эссилтскую переправу?

— Нет, не за то. За то, что я в одиночку удержала Эссилтскую переправу, было пожаловано мне звание сотника. А звание тысяцкого пожаловано мне за то, что убила я в поединке вождя шигуней Ахсаргату.

— Быть того не может! — вскричал в удивлении Матолви. — Слышал я, что Ахсаргата — богатырь, каких мало!

— Что ж, мало таких богатырей, как Ахсаргата, а таких, как я, Ашурран, дочь Аргамайды, в этом мире и вовсе нет! — гордо ответила воительница.

— Вижу я, что без меры ты дерзка, девушка! Посмотрим, так ли остер твой меч, как язык!

И велел ей выйти на поединок с одним из своих тысяцких.

— Разве по чести биться друг с другом, когда враг у ворот! — сказала презрительно Ашурран. — А чтобы не думал ты, будто я струсила, сделаем вот как. Неподалеку отсюда, на горе засел отряд варваров. Оттуда они обстреливают из луков наши ряды, а на нападающих сбрасывают камни. Я возьму полсотни человек и пойду приступом с юга, а лучший из твоих воинов с полусотней солдат — с севера. Кто из нас первым вступит на вершину, тот и лучший.

Матолви хлопнул себя по бедру, глаза его загорелись.

— Ради такого дела сам я пойду, никого посылать не буду. Посмотрим, каковы в бою киаранские девицы.

Любил королевский военачальник подобные авантюры, и не было еще случая, чтобы он кого-то из своих воинов послал на опасное задание, а сам остался в стороне.

Вылазку назначили на следующую ночь. В предутренний час двинулись сто человек на штурм, скрытно перебегая между камнями, половина с южного склона, половина с северного. Воины мигом очистили гору от варваров, только на вершине еще пряталось несколько человек, постреливая из луков. Матолви выставил своих лучников для прикрытия, сам с несколькими самыми опытными солдатами стал подниматься на вершину. С десяток варваров они убили, кого метательным ножом, кого копьем, кого врукопашную, тут и перестали сыпаться черные стрелы.

Ступил Матолви на вершину: никого, только ветер свищет да трупы валяются. Возрадовался он, что посрамлена хвастливая дева.

А тут Ашурран из землянки выкатывает бочонок.

— Давай пропустим по глотку. Это доброе вино, из киаранских же погребов, варварами отнятое. Сегодня мы с тобой восстановили справедливость.

Крякнул Матолви, закусил губу, не зная, что сказать. А потом хлопнул себя по бедру и рассмеялся.

— По душе мне твоя отвага, Ашурран, дочь Аргамайды! Поистине не зря носишь ты алый плащ. Не встречал я еще равных тебе.

С той поры крепко сдружились Ашурран и Матолви. Не садился он ни есть, ни пить без нее, на советах первой ее слушал, и в бою вместе с нею дрался в первых рядах. Так они были близки, что водой не разольешь, и одного только никогда не делили — ложа. Убедил Матолви киаранского князя сделать Ашурран военачальницей — неслыханное дело! Немало совершили они славных деяний, о которых еще долго пели сказители. Однако по прошествии многих лет трудно стало отделять в них правду от вымысла.

Рассказывают, что как-то раз на пиру вышел у Матолви спор с Ашурран, вино из какого города лучше.

Один из сотников сказал:

— Не о чем тут спорить. Каждый знает, что лучше всего вино из Лабрины.

— Ну так нынче же ночью будем мы пировать в Лабрине! — воскликнул Матолви, хмельной от вина.

— Невозможно это, вокруг Лабрины осадой стоит три тысячи шигуней.

— Не привык я отказываться от своего слова, — заявил Матолви, хватив кулаком по столу, и Ашурран ему вторила.

Не откладывая на утро, взяли они тысячу воинов, ударили по шигуням с беспримерной наглостью и рассеяли их, после чего отворили винные погреба в Лабрине и пропьянствовали до утра.